Отражения (Трилогия) - Страница 444

444

...Меня убивает это ощущение: одновременно быть бессильным и беспомощным. Сколько себя помню, ни разу не оказывался в такой бездне. Ни разу. А ведь было по-всякому. Было страшно. Было больно. Было грустно, да так, что казалось: весь мир окрасился в серое. Смешно вспоминать прежние переживания. Смешно. Теперь я это понимаю. Она уйдёт, и цвета вообще перестанут существовать для меня. Цвета, вкусы, запахи, прикосновения. Сколько раз мы ссорились. Сколько раз кричали друг на друга до слёз, до хрипоты, до полной потери голоса. Сколько раз прощались... Только для того, чтобы минуту спустя вновь броситься друг другу в объятия. Потому что мы не можем быть друг без друга. Существовать — можем, но быть... Не получается...

...Она запретила мне Уходить. Просто запретила. Даже не стала говорить обычное в таких случаях: «Как отец, ты должен позаботиться о нашем ребёнке». И от этого мне почему-то больнее, чем могло бы быть. Она знает, что я не смогу даже взглянуть на ЭТО. На то, что увидит свет, когда её глаза навсегда погаснут. Мне всё равно, что произойдёт потом. И она это понимает. Понимает и не просит ни о чём. Не просит. Приказывает. «Ты должен жить.» Вот так, просто и ясно. Без угроз. Без причин. Последнее желание. И мне придётся его выполнять. Хотя бы потому, что я никогда не был способен ей отказать. И дело тут не в любовной слепоте или чем-то чувственном, а потому не поддающемся объяснению. Желания Эли всегда были правильными. Не разумными. Не страстными. Не вынужденными. Правильными. Всегда. У меня бы так не получилось. Ни за какие чудеса мира я бы не согласился во всём поступать, руководствуясь высшим благом. Поэтому я Остаюсь, а она... Она решила Уйти...

...Последние дни не могу удержать злость. На кого? На всё, что попадает под руку. Я даже боюсь смотреть Эли в глаза. Боюсь заставить её разочароваться в мужчине, которого она когда-то выбрала. Выбрала себе на погибель. Да, ЭТО могло произойти с кем угодно, но мне кажется: виноват я и только я. И никакие доводы не помогают. Взгляды родных и друзей наполнены сочувствием, а кое-кто смотрит с откровенной жалостью, и от этого всё внутри меня закипает. Вы не можете понять, что я чувствую! Не можете! Но даже сквозь жалость и сочувствие отчётливо проступает радость. Ну конечно, вы же получили отсрочку в исполнении приговора! И насколько большую — зависит от стечения обстоятельств. Может, на несколько сотен лет. А может, на пару дней — кто знает? Нет, я не буду торопить события. Если это чудовище выживет вопреки всему, что ж... Пусть живёт. Но без моего участия. Без моей помощи. Я ненавижу его с первой минуты. И моя ненависть только усиливается. Нет, не растёт, потому что заполнила меня с ног до головы. Не растёт. Набирается силы и умения. Я утонул в собственной злости, и боюсь смотреть Эли в глаза. А её взгляд спокоен и ласков. И бледные губы улыбаются: «Всё будет хорошо...» Будет. Но не с нами...

...Почему она так поступила? Не понимаю. Не могу даже попытаться понять. Я же видел её страх, её боль, её отчаяние. Видел. Несколько минут. А потом... Потом всё исчезло. Уступило место упрямо выпяченному подбородку. Нет, она не покорялась судьбе. Но что произошло между ними? Между двумя своевольными и никогда не уступающими друг другу женщинами? Иногда мне кажется, что Эли заключила со Слепой Пряхой договор. О чём? Никому угадать не под силу. Но её глаза блестели тем особенным блеском, который появлялся только после победы. Одержанной и безусловной победы. Неужели она нашла выход? Придумала, как обратить проклятие в благодать? Не знаю. Но если кто-то и мог такое сделать, то только она. Моя Эли. Я уже не могу надеяться, но остаётся крохотная капелька веры. Веры в то, что любимая дорого продаст свою жизнь. Очень дорого. И всё равно продешевит, потому что жизнь цены не имеет...

...Сегодня. Она не сказала ни слова, но мы почувствовали ЭТО одновременно. Значит, завтра утром я проснусь в новом мире. Мире, в котором не будет тепла её губ. Я не хочу такого будущего. Не хочу. Но она не простит и не примет моей смерти, поэтому с восходом солнца я открою глаза. Что я увижу? И увижу ли я вообще что-нибудь?...

...Она Ушла.»

Да, в первый раз читать эти строки было тяжелее. По очень простой причине: я ещё не умел терять сам. Мог только представлять, придумывать, грезить. Но осознать в полной мере, каково это — расставаться с частью самого себя, мне не удавалось. Наверное, и к лучшему. Прямой ответ способен убить? Согласен. Но беда в том, что в отцовском дневнике нет прямых ответов. Только намёки, обрывки, тени смысла. В самом деле, разве мы, даже мысленно (и особенно — мысленно), раскладываем по полочкам причины и следствия? Да никогда! Зачем облекать формой то, что понятно без слов? Вещи, с детских лет настолько привычные, что мы перестаём их замечать? Это было бы лишней тратой времени и сил, что совершенно непозволительно тому, кто и так живёт взаймы.

Эмоции передают картину полнее и точнее? Угу. Если пропустить все переживания через себя. Кто отважится на подобный подвиг? Только сумасшедший мечтатель, которому собственное существование кажется пресным и скучным. Впрочем, я пробовал прожить чувства отца ещё в тот, первый раз, когда читал его дневник. Нет, вру: не пробовал. Они сами силой ворвались в моё сознание и прочно там обосновались. Даже не вспомню, сколько дней выпало из жизни, пока я пытался справиться с чужим горем и, что страшнее всего, с чужой ненавистью, полыхавшей внутри меня. Да и не справился, на самом деле. Так, слегка притушил костёр до поры, до времени. До того дня, когда сам разжёг рядом новый огонь. И языки пламени переплелись друг с другом, сжигая то, что накопилось за многие годы, и оставляя после себя лишь пепел. Но вот какой именно? Пепел Памяти? Пепел Забвения? Пепел Надежды? Не могу разобрать цвет. Не сейчас. Как-нибудь потом.

444